Как водится, детские воспоминания навсегда остаются с нами, если очень яркие. Так и у Татьяны Григорьевны. Только они навеки отложились у неё потому, что самые страшные из всей жизни. Родилась в многодетной семье в 1931-м в Ровенке. Из-за болезни четверо её братьев и сестёр умерли, трое остались: она, брат Иван, 1926-го года рождения, и сестра Евдокия, старшая её на 2 года.
— Тут было голодно, и мама с папой решили вместе с нами переехать в 1936-м году в Ростовскую область, — рассказывает собеседница, — я сам отъезд не помню, а как там мы жили в войну, никогда не забуду.
Женщина помнит и тот адрес, где 8 лет они ютились: колхоз «Путь Ильича», Шаблиевский сельсовет, Сальский район. Родители, привыкшие к колхозной жизни тут, и там её продолжили: Григорий Семёнович Бахтин стал садоводом, ухаживал за огромным колхозным садом, Дарья Ивановна трудилась на бахче. Дети стали учиться в школе. Младшая успела до войны только 2 класса окончить.
— Во время оккупации нас никто не учил. Наоборот, фашисты зверствовали. Расправлялись со всеми, у кого отцы, братья были на фронте, также с семьями коммунистов, комсомольцев и евреев. Если ж узнавали, то ещё страшнее обходились со станичниками, к кому заходили партизаны.
Чтобы иметь представление о тех событиях, надо вспомнить историю Великой Отечественной войны в этой местности. Фашисты рвались на Кубань и Кавказ, а Ростов-на-Дону со своими окрестностями просто встал грудью на их пути.
Ростов-на-Дону официально был включен в десятку самых разрушенных русских городов, подлежащих восстановлению в первую очередь. Город и край были дважды за войну оккупированы (первый раз на 8 дней в ноябре 1941-го, какие вошли в историю как «ростовская кровавая неделя»; второй — на долгих 205: с 24 июля 1942-го по 14 февраля 1943-го).
Вот, что писала газета «Красная Звезда» 2 декабря 1941-го: «Фашисты замучили множество советских людей. Они изуродованы до неузнаваемости. За семь дней было казнено около 1000 неповинных ростовчан. На несколько кусков разрубили труп Ивана Баранова. Он работал дворником. Его девятнадцатилетняя дочь рыдает сейчас у останков отца. Кроме нее у Баранова осталось шестеро ребят. Самому младшему — полгода. Жена Баранова от горя сошла с ума. (Спецкор, батальонный комиссар В.Козлов)».
За второе нашествие было расстреляно около 40 тысяч жителей Ростова (из них около 30 тысяч евреев), более 50 тысяч ростовчан угнаны на рабский труд в Германию. Сразу же после занятия Ростова-на-Дону гитлеровцы приступили к расправам над мирным населением.
Уже 25 июля 1942 года, на второй день оккупации, были убиты 11-12-летние подростки Коля Кизим, Витя Проценко, Ваня Зятев, Коля Сидоренко, Игорь Нейгоф. Они пытались спрятать раненых бойцов Красной Армии, не успевших покинуть город. (Это их биографию мы изучали когда-то в школе как историю пионеров-героев. Равно как и короткую жизнь растерзанного голубевода, не подчинившегося оккупантам Вити Черевичкина, фотография которого с голубем в руке потом будет фигурировать на Нюрнбергском процессе в числе фотодокументов, изобличающих нацизм). Подобные зверства совершались по всей Ростовской области.
Для немцев железнодорожный узел Сальск был стратегически важным. Через него Вермахт перебрасывал живую силу и технику.
— Помню, как летом 1942-го через нас отступали советские войска. На солдат было страшно глядеть: грязные, измученные… И почти сразу за ними к нам в село приехали немцы на машинах и мотоциклах, — продолжает Татьяна Григорьевна. — Стали выселять местных из домов. Мы жили в бараке: 9 человек в комнатушке. Кто на лавках спал, кто на полу. Мама наша была просто святым человеком: она приютила осиротевших своих племянников и папы. Фашисты к нам заглядывали, но, увидев такую ораву, уходили.
Только не были они такими добрыми людьми. По словам женщины, пригласили в сельский клуб семьи всех евреев, приказав взять документы якобы для отправки куда-то. Сначала шаблиевцы слышали душераздирающие крики и стоны из того здания, а потом фашисты под дулом автоматов
приказали на окраине села копать огромный котлован некоторым местным мужчинам, кто по причине болезни или возраста не был на фронте.
— К яме оккупанты привели евреев. Они все были в крови, в порванной одежде, — с огромным волнением вспоминает собеседница. — Ставили их на краю лицом к яме и стреляли. Кого-то убивали, некоторые были ранены, стонали. Помню, один наш ровесник вырвался и побежал к лесу. Фашисты прицелились в него, дали добежать до опушки и убили… У еврейки Беллы был крошечный ребёнок, он сильно плакал. Немцы приказали дать ему грудь, чтоб замолчал, а сами выстрелили ей в спину. Она упала, малыш вновь зашёлся плачем. Его добили в яме. Наши мужчины потом также под угрозой расстрела закапывали евреев и потихоньку позже говорили, что некоторые ещё были живы, стонали. Но их всё равно фашисты заставляли засыпать землёй… В нескольких километрах от нашего села и вовсе стоял карательный отряд.
Много раз все видели в кино, как оккупанты ходят по домам селян и отбирают всю живность. Только мы — зрители. А Татьяне в детстве это всё пришлось увидеть воочию и плакать вместе с мамой, сестрой и двоюродными, когда к ним пришли и вывели корову.
— Мама заголосила, показывая на нас, тоже ревущих, но немец приставил к ней пистолет. Страшно передать, что мы пережили тогда. Потом свинью также забрали со двора.
Когда же новая власть начинала стрелять в неподчинявшихся, то Дарья Ивановна переодевала ребятишек, чтоб если погибнут, то в чистенькой одежде, и прятала под лавками: там, в её понимании, было безопаснее.
Самым страшным днём из этого ада Т.Г. Незнамова называет уход немцев. Тогда они, остервенелые, убивали всех. Мать вновь нарядила ребятишек и приказала голову из-под скамеек не поднимать, так как прямо перед их домом, в погребной яме, застряла машина и оттуда, не разбирая, стреляли немцы.
— Когда наступали наши, а это было зимой 1943-го, мы залегли за бараком: была опасность, что старое здание от разрывавшихся снарядов разрушится. Видели, как нашим тяжело было. На подступах к Шаблиевке — пригорок. Красноармейцы спускаются с него и падают убитыми, потому что немцы спрятались в конезаводе, их-то не видать.
Но всё равно не спаслись. Чуть-чуть всё стихло, женщины и мы, дети, побежали к пригорку, чтобы похоронить убитых и помочь раненым, если остались. Столько погибших было! Как сейчас, перед глазами лежат…
В Ровенке в то время и понятия не имели, что происходит с их близкими, живы ли там. Слушали лишь сводки Информбюро о событиях в Ростове и области. Мать Дарья Ивановна, проводившая на фронт мужа и сына, решила после оккупации возвращаться с ребятишками на родину. И вдруг такое счастье: на вокзале в Сальске Татьяна ходила по перрону и слышит: «Таня!». Это эшелон брата Ивана ехал на фронт, а тут солдат кормили.
— Мы обнялись с ним. И больше никогда не виделись. Похоронку принесли уже в Ровенку, вновь со слезами говорит собеседница. — А папа с войны потом вернулся, слава Богу.
Бахтины приехали в свой прежний дом. Таня здесь продолжила поначалу учёбу, да бросила, потому что совершенно не в чем было ходить.
— Училась я хорошо, нравилось, сначала носила старый отцовский костюм, клок на клоку. Совсем захолодало — дома села: обувки никакой. Потом 8 классов всё же окончила. Да какое наше детство! Сестра и окопы копала, и на торфоразработках трудилась. Я деду на молотилке помогала, носила снопы в копны.
В местном колхозе Т.Г. Незнамова была и дояркой, и свекловичницей, заработала 40 лет стажа. Много раз становилась ударницей коммунистического труда, за что даже награждена значком. Получала премию в виде стиральной машины, что по тем временам считалось очень ценным подарком. Супруг Степан Тимофеевич, умерший ещё в 1988-м, тоже работал от зари до зари механизатором. Его самоотверженный труд высоко оценило государство: он кавалер ордена Трудового Красного Знамени. Но главным для себя достижением мать-героиня Татьяна Григорьевна Незнамова считает своих пятерых детей, 10 внуков и 6 правнуков и желает им во всём только лучшей доли. А ребятишкам — счастливого детства — не такого, как у них, детей войны.
Марина ПЧЕЛЬНИКОВА.
Фото автора и из архива Т. Незнамовой.
