Была я как-то в нашем Добринском музее хлеба. Ходила по его залам, рассматривала экспозиции, внимательно слушала компетентные рассказы экскурсовода… А потом поняла, что совершенно незаметно память-чудесница унесла меня далеко от того места, где я находилась.
Это от того, что многие из музейных экспонатов крепко-накрепко срослись в моей памяти с определёнными яркими событиями из детства и юности. К примеру, глиняная корчажка, неприметно стоящая на полочке в одном из залов музея: я вспомнила, что из точно такой, потчевала меня молоком моя бабушка Нюра, когда я приезжала к ней в гости в деревню Рогожино. Она приносила корчажку не из холодильника, как у нас в городе, а из глубокого подземного погреба, в котором было очень холодно, темно и сыро. Каким сладким было молоко из этого погреба, из этой неказистой коричневой корчажки – после я такого привкуса у молока больше нигде не ощущала!
Большая деревянная ступа с длинным тяжёлым пестом, стоящая в музее рядом с чугунками, напомнила мне о моей покойной свекрови и о её любимых всеми домочадцами пшённых блинах. Точно в такой ступе и таким же пестом она толкла жёлтые просяные зёрнышки для своей праздничной выпечки. А затем, после многочисленных священнодействий свекрови с тестом, вся семья, воссоединившаяся по причине выходных: и воронежская, и добринская, и студёновская — с удовольствием уплетала ноздреватые, ароматные блины…
Ещё я вспомнила, как подруга рассказывала мне о своём детстве: очень пронзительно и образно. Её воспоминания тоже были связаны с хлебом, и они крепко врезались в мою память.
Алиса, как и я, приезжала из города в деревню, чтобы погостить у бабушки с дедушкой. Всё для неё было здесь в диковинку: и расписные ставенки на окнах, и свежевыбеленная русская печка прямо посреди избы, и вышитые узорные подзоры на кровати, и огромный сундук с замком, в котором бабушка хранила свои «сокровища» … В детстве Алиса была маленького росточка, худенькая, светленькая. Родители привозили её «на вольные хлеба», чтобы она набрала недостающие килограммы, подросла и окрепла перед школой. Бабушка с дедушкой, души не чаявшие во внучке, использовали для этой цели все плюсы деревенской жизни: свежий воздух, натуральную еду и, конечно же, свою любовь. Старались не только бабушка с дедушкой, но и живущая неподалёку от их дома соседка — тётя Шура. Она была верной бабушкиной подругой и тоже прониклась этой ответственной миссией: «Откормить городского заморыша!». Тётя Шура была большой умелицей по части выпекания хлеба, он у неё получался необыкновенно вкусным и пышным. Бывало, выпечет она очередной свой ржано-пшеничный шедевр, достанет его из жаркого горла русской печки и выглядывает нетерпеливо в окошко – нет ли где поблизости девочки-дюймовочки. А та – легка на помине: во дворе с котёнком возится, бантик ему на шею прилаживает. Тётя Шура выбежит на крыльцо и громко зовёт малолетку:
— Алиска, иди сюда, да поскорее!
А та уже знает, зачем её зовут… Прибежит: в белом коротком сарафанчике, в тоненькие косички вплетены белые ленточки, ножки худенькие, как спички, глаза огромные, голубые-голубые, как небо над головой… и соседка сразу суёт ей под сарафан, чтобы не остыла, горячую ковригу. Почувствует Алиска своим впалым животиком тепло хлеба, и так ей становится хорошо, словно в каждой клеточке её тщедушного тельца распускается по ромашке. А как иначе, ведь в этой ковриге сконцентрировано всё тепло мира: и солнца, и земли, и хлебопашца, и русской печки, и тепло рук той женщины, что с любовью выпекала эту самую ковригу…
Разливается хлебное тепло по пуповине в каждую клеточку детского тела. Так хорошо, так легко становится Алисе, что кажется ей, будто она бабочка, порхающая над цветущим лугом. Прилетит домой, как на крыльях, достанет бережно хлеб из-под сарафанчика, положит на стол и накроет чистым льняным полотенцем с красными, вышитыми бабушкой петухами по кайме. А на столе уже стоит корчажка с парным молоком – только-только из-под коровы Малышки. «Кормилица наша!» — так ласково и с благодарностью называла животное Алискина бабушка. А корова у дедушки с бабушкой очень красивая была: темно-коричневого окраса с белой звёздочкой на лбу, огромными карими глазами – добрыми-добрыми…
Придёт со двора дед, отломит от ковриги крепкими мозолистыми руками тёплую ещё горбушку и подаст девчонке.
— Ешь, поправляйся, внученька! – перекрестится трижды и «Отче наш» прочитает негромко. А после ещё одну горбушку отломит, посыплет её крупчатой солью и накажет:
— На, внучка, отнеси Малышке, побалуй её!
И бежит Алиса к корове на лужок, чтобы дать ей вкусную тёплую солёную горбушку от тёти Шуриного хлеба. Малышка осторожно мягкими губами примет хлеб с детской ладошки и зажмурит от удовольствия огромные карие глаза с длинными-длинными светлыми ресницами. Прожует медленно и тщательно и замычит в знак благодарности…
— Вот бы мне такие ресницы! — подумает девчонка и бежит обратно в дом за стол. Нальёт в махотку молока, пахнущего душистыми луговыми травами, откусит кусочек хрусткого хлеба и зажмурит глаза от удовольствия так же, как Малышка.
Это и было Алискино счастье. Самое чистое, самое светлое, самое тёплое. Оказалось, что лучше его ничего и не было в её жизни. Никакие, даже самые лучшие события, его не затмили.
Ольга МАТЫЦИНА.
